"Я мысленно называла это сооружение "ложа
Хенка”, и мне было не очень понятно, зачем он нагородил такую
конструкцию на этой богатой эхом космической станции. Мои питерские
приятели жили в комнатушках, которые иногда походили на поставленные
вертикально пеналы (моя нынешняя матрасная словно пародировала
этот тригонометрический шарм), — такие комнатушки не только предполагали
подобную архитектонику, но, как ни мудри, к ней вынуждали. А здесь, в
этом заброшенном здании? Однако Хенк (уже в период нашего доверительного
"ведения хозяйства”) объяснил, что под ложем спящего должна свободно
проходить целительная энергия Ки, — к тому же чем больше расстояние
между ложем и грешной землёй, тем, соответственно, мощнее поток этой
энергии <...>
В этой театральной ложе, которая могла
спокойно вместить человек шесть (чем Хенк, по собственному признанию,
парочку раз безо всякого удовольствия побаловался), — иначе говоря, в
этой богатой потенциями постели, вперемешку с подушками и сбитыми
простынями, валялись книги. Как рыбы, пойманные самодельными вершами
бродяг и бездельников, книги обнаруживались также в пододеяльниках, в
наволочках, в стремительно сброшенных Хенковых джинсах; карманные
разговорники, предлагавшие непринуждённое общение, к примеру, финну с
японцем, заявляли о себе даже в Хенковых носках. В этом содружестве
фолиантов, гедонистических подушек и "гранжевых” облачений самого Хенка
попадались мне под руку, а также под шею, щёку, бедро и прочие части
тела такие издания, как "Bel-Ami”, "La vie errante”, "Fort comme la
mort” Мопассана или "La promesse de l’aube” Ромена Гари, а когда в мои
рёбра однажды врезался набоковский "Laughter in the Dark” ("Камера обскура") , мне
окончательно стало ясно, что я не ошиблась в своем совместном с Хенком
"ведении хозяйства”. |